США, 2001. Режиссер: Генри Бин. В ролях: Райан Гослинг, Саммер Феникс, Тереза Расселл, Билли Зэйн, Гленн Фицджералд, Гэррет Диллахант
Судьба этого фильма незавидна. Тема противостояния религий, наций, рас – опасная тема. Особенно, если в этом фигурирует сионизм и антисемитизм. Единственно политкорректный взгляд на проблему продемонстрирован в «Списке Шиндлера», «Пианисте», «Жизнь прекрасна» и других фильмах, развивающих тему Холокоста. По странному (а с другой стороны – вполне понятному) стечению обстоятельств политкорректные фильмы о Холокосте получают Оскары. Одна из последних, и самая громкая попытка сказать иначе о противостоянии рас и наций была сделана авторами «Американской истории Х», но так робко, с такой оглядкой на продюсеров, что и Киноакадемии не угодили, и что хотели – не сказали.
Поэтому вышедший в 2001 году «Фанатик» мгновенно перешел в разряд авторского кино «не для широкой публики». Это был дебют в полнометражном кино для Генри Бина – сценариста и режиссера. Это был дебют и для молодого, 20-летнего Райана Гослинга, до этого игравшем в сериалах (что-то о Геркулесе и в знаменитом «Микки Маус Клабе»). Это был фильм об антисемите, фильм, который независимо от сюжета стал носителем смелых мыслей и идей.
Сюжет прост, если прочитать аннотацию на коробке. Но на самом деле всё куда сложнее.
США, наше время. Дэниэл Балинт, типичный скинхед сталкивается в вагоне метро со своим ровесником – евреем. Мы знаем, как выглядят интеллигентные мальчики-евреи – очки, сутулость, книга под мышкой. Дэниэл пытается его задеть, вызвать на драку. Мальчик выходит из вагона, Дэниэл следует за ним. Скинхед догоняет его и выбивает из рук книгу. Вызов сделан. Конечно, потом Дэниэл бьет мальчика-еврея, а тот смиренно принимает побои. Дэниэл кричит: «Ударь меня! Ты думаешь, Бог подсунет вместо тебя барана? Нет!». Лицо Дэниэла искажено гневом и... болью. Болью за свой народ.
Дело в том, что Дэниэл – еврей. Еврей-антисемит – ну, бывает и такое. Еще будучи мальчиком, учась в ортодоксальной еврейской школе, он задается вопросами, которыми еврейский мальчик задаваться не должен – «зачем?», «почему?», «и какой в этом смысл?». Обладая незаурядным критичным умом, он подвергает сомнению Тору. Библейский сюжет об Аврааме, которому Бог приказывает принести в жертву на горе Мориа собственного сына Исаака, вызывает спор в классе. Да, Бог, удостоверившись в преданности Авраама, занесшего нож над сыном, говорит ему, чтобы он вместо сына принес в жертву ягненка, но Дэниэл видит не любящего Бога, который не позволит таких жертв, не безграничную веру Авраама, он видит нечто другое: «Здесь речь идет не о вере Авраама. Речь идет о могуществе Бога. Бог говорит: «Знаешь, какой я могущественный? Я могу заставить тебя сделать все, что захочу, любую глупость, даже убить своего сына. Потому что я – все, а ты – ничто! Предположим, Бог дал ему барана, и что? Когда Авраам занес нож, в душе он уже убил Исаака». Дэниэл верит в Бога, он даже утверждает: «Я – единственный, кто верит по-настоящему». Но Бог в его представлении – низкое, самолюбивое, властное существо. Учитель изгоняет его из школы, и Дэнни бежит по лестнице вниз, на улицу, в новый мир, где нет глупой и слепой веры.
Тема слепой веры, вынесенная в заголовок, – лейтмотив всей картины. Дэниэл, досконально знающий Тору, изучающий иудаизм со всеми его ответвлениями, подвергает его жесточайшей критике. Бессмысленность обрядов, бессмысленность правил, бессмысленность веры и, особенно, нежелание людей видеть всю эту бессмысленность порождает в душе Дэниэла ненависть к иудаизму и к евреям. Он становится убежденным антисемитом.
Однажды он попадает на собрание антисемитов в доме некоей Лины Мебиус – авантюристки от политики, любительницей всяческих радикальных движений. Своим талантом убеждать, своей неподдельной ненавистью к евреям Дэниэл обращает на себя внимание. Он хочет убить еврея, хочет убить нескольких видных евреев – одного за другим, чтобы люди задумались над связью между этими убийствами. И тогда они, по мнению Дэниэла, возрадуются, ведь это именно то, о чем мечтает любой нормальный человек – уничтожить, унизить евреев. Это желание убить еврея, как и символ «замены человека бараном» очень важно для понимания всей истории Дэниэла.
Он начинает работать на Лину, создавая своими руками, своим словом для нее нацистскую группировку, но состоящую не только и не столько из бритоголовых молодчиков, а из влиятельных бизнесменов, готовых давать «на правое дело» деньги. Дэниэл завязывает отношения с дочерью Лины – Карлой, которая сразу находит в Дэниэле родственную душу. «С тобой секс приобретает трагическое значение», – говорит ему Карла. Они оба пытаются познать мир, критикуя.
Он критикует бессмыслицу правил питания для иудеев в кошерном ресторане. Дэниэл просит у официанта курицу с сыром, но тот возражает, что мясо-молочные продукты в кошерном ресторане не подают. И Дэниэл цитирует Библию «Не вари козленка в молоке матери его». И спрашивает: «Разве курица дает молоко? Ты когда-нибудь доил курицу?». Подобная дискуссия привела к драке, за которую суд приговорил Дэниэла сотоварищи к курсу реабилитации в группе с жертвами Холокоста. Эта сцена наиболее сложная с моральной точки зрения даже без учета антисемитской идеологии Дэниэла. Один престарелый еврей рассказывает, как немецкий офицер во время досмотра хотел отнять у него трехлетнего сына, но он, отец, не смог разнять рук. Тогда офицер взял винтовку, воткнул ее в грудь ребенку, поднял тело мальчика вверх так, чтобы кровь из его груди капала отцу на лицо. Потом бросил трупик на землю и сказал: «Можешь забрать своего сына»...
Лицо Дэниэла во время этого рассказа, его влажные, блестящие глаза выражали всю ту боль, которую он испытывал тогда, на выходе из метро, при встрече с еврейским мальчиком. Боль за безвольный, за гонимый народ, настолько свыкшийся со своей долей, что уже не в силах дать отпор даже, когда убивают его ребенка. Вековая привычка надеяться, что Бог подложит вместо него барана.
«И что вы сделали, пока сержант убивал вашего сына?», – спросил Дэниэл.
За старика ответила сидящая рядом женщина: «А что он мог сделать?»
– Что он мог сделать? Он мог наброситься на сержанта, выдавить ему глаза, отобрать штык!
– Его бы тут же застрелили. Он был бы мертв через две секунды. Кто ты такой, чтобы судить?
– Ну и умер бы, подумаешь. А теперь он хуже, чем труп, он – кусок дерьма!
– Тебе легко говорить так, живя в этой сытой, тупой, бездушной стране. Но ты никогда не был на его месте. Ты даже представить не можешь, что это такое, что происходило тогда! Миллионы шли в лагеря, и среди них были люди намного сильнее и смелее тебя. И никто ничего не смог сделать.
– А что бы ты сделал? – спросил его другой старик.
– По крайней мере, я бы не стоял бы молча и не смотрел, как убивают его сына. Пойдем отсюда! Нам нечему учиться у этих людей.
– А чему же мы можем у тебя научиться, Дэниэл?
– Убивать своего врага.
Но сцена полувековой давности стояла перед глазами Дэнни. Он в своем неукротимом желании убить еврея представлял себя на месте немецкого офицера. Позже эта сцена в его воображении приобрела другой смысл.
В рамках «правого дела» Дэниэл с группой молодых людей с гладковыбритыми затылками проникает ночью в синагогу с целью установки там бомбы, которая должна убить много, очень много евреев. Обыденный вандализм товарищей с рисованием на стенах свастики и обссыканием лавочек внезапно пресекается Дэниэлом. Он запрещает «коллегам» касаться свитка со священным текстом – Торой. Букв этих нельзя казаться по догматам иудаизма. Это бессмысленный запрет, решают скинхеды, и рвут свиток, плюют на него, топчутся по нему. Глубокие познания иудаизма удивляют товарищей Дэниэла:
« – Откуда ты знаешь всю эту хрень?
– Как ты можешь ненавидеть евреев, если ничего про них не знаешь?
– Я ненавижу их так же, как и ты!
– Правда?! А что такое шатас, цицис, цифилин? Ты можешь отличить кадиш от кидуша? Если ты что-то ненавидишь, ты должен понять, почему. А Эйхман? Он изучил Тору, Талмуд, Мишну и все остальное. Он ненавидел евреев.
– Кто такой Эйхман?
– Кто такой Эйхман?! Он возглавлял подотдел гестапо по делам евреев, он департировал евреев в лагеря».
Знать, чтобы ненавидеть, говорит Дэниэл. Но весь цинизм ситуации в том, что он ненавидит потому, что знает. Он знает Тору, знает иудаизм, знает евреев, он сам еврей, и вся их религия рассыпается от малейшей попытки рационального объяснения. И эта нестройность теории, подмена смысла бездумным исполнением «того, что велит Тора» вызывает ненависть Дэниэла. Но он верит в Бога, он до сих пор «единственный, кто верит по-настоящему». Он забирает свитки с собой и дома бережно заклеивает разорванную на части душу еврейского народа.
Эти свитки позже найдет Карла, для которой они и иудаизм станут новой блажью. Она захочет, чтобы Дэниэл помог ей изучить иврит, и в процессе изучения, читая в виде практики Тору, Дэниэл рассказывает Карле про одно из имен Бога – Айн-Соф, что означает «бесконечная пустота» – наивысшее проявление божественного в иудаизме. Бога нельзя, невозможно постичь, потому что Он – пустота, его нельзя увидеть, потому что Он – пустота, о нем нельзя думать, потому что Он – пустота.
«Ты не только не можешь видеть или слышать Его, но ты даже думать о нем не можешь. Тогда какая разница, существует он или нет?», – говорит Карла. «Нет никакой разницы, – отвечает Дэниэл. – В иудаизме нет ничего, кроме пустоты. Иудаизм – это не совсем вера. Главное – совершать действия. Соблюдать шабат, зажигать свечи, навещать больных.
– А потом приходит вера?
– Потом ничего не приходит. Ты делаешь это не потому, что это разумно или глупо, не потому, что это тебя спасет, ведь никто не спасется, ты делаешь потому, что так велит Тора».
Однако вера Дэниэла пошатнулась. Он постепенно понимает, что нацизм такая же бессмыслица, как иудаизм. Его лекции, его речи на тему «За что мы ненавидим евреев?» и «Как уничтожить евреев?» поражают своей стройностью, своей логичной безупречностью, своей силой. Однако в развитии темы Дэниэл доходит до такой же бессмыслицы, какую сам обличал в иудаизме. И «правоверные» антисемиты так же отвергают его теорию и его самого, как он когда-то отверг Бога и Тору. Дэниэл становится самым беззащитным и одиноким человеком в мире. Он – нацист и его ненавидят евреи. Он еврей – и его ненавидят нацисты. Дэниэл не может жить без крайности, и он остается без веры, без смысла, без надежды.
Он посещает синагогу, где встречается со своими одноклассниками, он по привычке спорит с ними и в этом споре у него нечаянно проскальзывает фраза: «Ранние сионисты и европейские еврейские авторы говорили так же, как Геббельс. Подобно тому, как нацисты делали все, что говорил им Гитлер, вы делаете все, что говорит вам Тора». Все – храм разрушен. И остается ждать пришествия Мессии.
Дэниэл устанавливает в той самой синагоге, где он спорил с друзьями бомбу. Он приходит за час до взрыва, в разгар праздничного богослужения, и требует, чтобы его бывший одноклассник, а ныне – раввин, уступил ему место. Дэниэл хочет сам прочитать молитву.
Праздник – «Йом кипур». Судный день. Остается пять минут до взрыва. В зале сидит Карла с непременным желанием заделаться правоверной иудейкой. В зале сидят его друзья детства. Дэниэл заранее знает, что он умрет, он вершит над собой тот самый главный суд, он вершит суд над людьми. Но все же сердце его не выдерживает, и он говорит, что в зале бомба. Все покидают помещение, включая Карлу. Кроме Дэниэла.
Во время молитвы Дэниэл снова вспоминает ту сцену, когда немецкий офицер убивал маленького мальчика на глазах его отца. Он снова представил себя на месте офицера. Но вдруг он одновременно стал и тем самым отцом-евреем. И, как и обещал, не надеясь на то что возникнет вдруг спасительный баран, заменяющий сына, Дэниэл-отец бросается на Дэниэла-офицера и вгрызается ему в горло. Дэниэл принял на себя роль Мессии – он сломал «комплекс барана», он переиначил историю, произошедшую на горе Мориа, он погиб от взрыва своей бомбы, погиб один, сам, за всех евреев, за весь свой народ. И он все-таки убил еврея.
Послесловием стала сцена на лестнице, той самой, по которой юный Дэниэл убегал вниз, стремясь из жизни, порабощенной условностями Торы, в жизнь новую, свободную, построенную рационально. Дэниэл – такой, каким мы его видели в момент взрыва, вновь стремится по школьной лестнице, но уже вверх. На лестничной площадке ему встречается его учитель, с которым они спорили: «Дэнни, мы с тобой тогда так и не закончили наш спор. Ты помнишь, что ты сказал? Что Исаак умер на горе Мориа. Я теперь думаю, что, возможно, ты был прав». Дэнни бежит мимо него, как мимо призрака, ему некогда. Учитель снова появляется на следующей площадке и снова задает тот же вопрос. И снова, и снова. И последняя его фраза уже совсем другая, вслед убегающему вверх Дэниэлу: «Дэнни, постой! Куда ты идешь? Разве ты не знаешь – там, наверху, никого нет...».
Фильм насколько задевает за живое, если живое осталось в человеке, в частности, живой ум, настолько же задевает и художественно. Произведение Генри Бина от начала до конца – начать карьеру режиссера с такого неоднозначного фильма – большая смелость. Бин этот фильм, эту историю выносил, выстрадал и явил всему миру. Историю, которая очень многим не понравилась. Фильм, тем не менее, получил Гран-при на фестивале в Сандэнсе, и, внимание! – Гран-при ХХIII МКФ в Москве.
И отдельно – о Гослинге. Парню на самом деле было 20 лет, когда фильм снимался. Бин взял его, зная как хорошего танцора, и был уверен, что заложенная в Гослинге динамика вытянет все. Да, динамика из Дэниэла Балинта так и прет. Но на одной ли телесной динамике выстроишь эту роль? Игра Гослинга достойна множества статей. Сцена в реабилитационном центре, схожая по эмоциональному содержанию сцена на выходе из метро – боль и гнев одновременно, направленные на одного и того же человека. Просто ли это сыграть? Сцена в лагере, где Дэниэлу съездил по лицу мышцевыпуклая детина под 150 кг весом – просто ли так – за одну секунду преобразиться из худощавого паренька в жестокого лидера стаи? Гослинг сыграл так, что игра его достойна не только Оскара... Позже он сыграл в «остросюжетном детективе», где он с напарничком был убийцей, а за ними гонялась Сандра Баллок. Критики будто и не замечали Сандру, с удивлением спрашивая друг друга: «Откуда взялся этот паренек?». А паренек вытащил на себе бездарный фильм. Позже был «Дневник памяти» («Notebook»), вроде бы и драма, да больно просится приставка «мело». Роль серьезная, богатая на яркие сцены, с развитием характера, с эволюцией мыслей и отношений, но слегка (только лишь слегка) сладким концом.
Что будет с Гослингом через 10-20 лет? Крупнее его я звездочек пока не вижу, наследство Брандо и Де Ниро пропадает без хозяина. А взять его Гослингу, как мне кажется, вполне под силу.
Что будет с «Фанатиком»? Культовым это кино не стало, известности не получило и само никому не принесло. Остается лишь единственный путь – единичного знакомства посредством друзей, случайно найденных статей в инете, редкого эфира в ТВ. Я при каждом удобном случае заходил в магазины и спрашивал «Фанатика», изучал прилавки на рынках, донимал знакомых, рылся во всевозможных сетках и хабах. Искал я этот фильм в продаже 3 года.
